Серьезные, между прочим, для России годы — годы Змеи. На стыке получается странное время Медного всадника: Змея и Лошадь.

На тех же стыках гремят старые наши счеты: «Двенадцать» — «Двенадцать» — «Двенадцать». 1905 год — 1917-й — 1929-й — 1941-й — 1953-й — 1965-й…

1977-й вроде спокойный был год. Но для меня он отмечен смертями.

1989-й — падение Берлинской стены и готовый распад Империи.

2001-й — год Змеи для России отчасти как бы переместился в Штаты. Но нет — он и здесь снова весь был отмечен смертями.

…А чего только под конец года не творилось — будто бес повел хвостом! Ленинград совершенно литературно опустел, один за другим: Кривулин, Голявкин, Володин, Шефнер. В Москве подметает. В Сибири Астафьева не стало.

Такое впечатление, как будто выметают. Как будто приходит другой мир и хочет окончательно сказать, что он — другой! И происходит уборка поколения, уборка ХХ века.

Век действительно должен пройти. Стать тем, чем было для нас ХIХ столетие.

Но как жить в ХХI веке человеку ХХ?

Было мне недавно видение. По телевизору. Фильм о человеческом мозге, изумительная по красоте вещь. Сейчас много новых технологий, как это было снято — я не знаю. Но сквозь череп были видны нейроны — такая действующая модель мысли.

И это была картина изумительной красоты! От ствола — ветви, веточки, мозжечок… В целом — дерево. И дерево это, поскольку шли электрические сигналы, выглядело как рождественское — оно все сверкало!

А с другой стороны, это выглядело, как фейерверк. А с третьей стороны — как открытый космос.

Ах, не зря восхищались человеком — хрупкой галактикой. Микрокосмом.

Все эти метафоры древние оказываются не только метафорами, но и знанием.

И какой энергией живет этот микрокосм, какой силой летит и сверкает?

Я недавно долго беседовал с биологом, ведущим специалистом по физиологии мозга (оказался давним моим читателем). Точных научных формулировок я не помню, увы. Но вот что запомнил: основная функция мозга — свобода.

Свобода: И ни одного решения нельзя принять, если ты несвободен.

А потом я подумал: что такое текст? Текст — это бесконечное количество маленьких решений.

Оттого куда меньший страх вызывает мысль о смерти, чем о безумии. О несвободе безумия.

О чем я и буду думать в этом году. О безумии. О тексте. О Пушкине.

В 2003 году будет 300-летие Санкт-Петербурга. И 170-летие «Медного всадника». И 170-летие «Пиковой дамы». И 170-летие 1833 года, второй пушкинской Болдинской осени. Чудовищной осени!

Про безумие у него сказано именно в «Пиковой даме» и в «Медном всаднике».

Я сделал книгу про 1836 год Пушкина — «Предположение жить». Сделал про 1825-й — «Вычитание Зайца». Хочу сделать еще «Не дай мне Бог… — 1833».

Для Пушкина безумие не было метафорой. Человек, который использовал такую силу, чтоб стать свободным, висит на краю безумия! И продолжает преодолевать его — решая, решая, решая — посмотрите черновики! слои правки посмотрите! векторы правки!

С редкостной твердостью правит он каждую строку. Правит себя. Правит сам собой, как всадник — конем, направляясь сквозь «буря мглою» на огонь. От хаоса к гармонии.

И «Не дай мне Бог сойти с ума…» — довольно искреннее стихотворение.

Было мне и второе красивое видение. Тоже по телевизору. Видел я фильм о катастрофах.

Снято рождение бури. Она завинчивается воронкой и идет куда-то. И вот самолет-исследователь влетает в эту черную воронку. Там все турбулентно, ужасно… Но диктор говорит: «Сейчас он влетит в покой». В так называемый «глаз бури».

В эпицентре катастрофы — полная тишина. Синее небо.

А потом диктор говорит: вот сейчас будет страшно. Ему надо вылететь. И поясняет: вылететь из катастрофы страшнее, чем влететь. И объективно куда опаснее.

…А еще тридцать лет назад в романе «Пушкинский дом» мой герой, филолог Лева, дописывался до того, медитируя над «Медным всадником», что «Пушкин стоит в эпицентре бури — в спокойном месте».

Так вот, «глаз бури» у меня совпал с определением того, что такое гений.

Гений — это человек, который влетел и пребывает в этом глазе бури.

Может быть, во внутреннем глазе бури. В микрокосме. В галактике собственного мозга. Где нервы, нейроны, рецепторы — фельдъегери пяти чувств — образуют, как оказалось, рождественское Мировое древо.

И влететь в эту внутреннюю бурю можно, а вылететь труднее.

Но Пушкин вылетел, как известно. Своим способом.

…Вот глаз бури — голубой. Небесный. Прекрасное и страшное место. В котором, возможно, находится душа. Потому что живая душа — она по природе гениальна.

Но микрокосм, как известно, структурно похож на макрокосм. У времени Медного всадника тоже есть свой глаз бури. Россия — в прошлом, ХХ веке, — влетела в катастрофу.

В ХХI должна бы из нее вылететь. Мы уже знаем — это труднее. Страшнее.

И, наверное, силы надо больше, чтоб удерживать руль. Чтоб править к покою.

Основную свою книгу, «Империя», я сложил в четырех измерениях. «Пятое измерение» — это о русской литературе книга.

Почему-то людям нужно то, что мы именуем Время. Время как бы фиксирует движение объема. А пятое измерение — память об этом движении.

Я когда-то дал определение России. Их сотни, этих определений. Я дал свое.

Россия существует на границе времени и пространства.

В этом ее катастрофа. И в этом же ее величие.

На границе времени и пространства — какой-то офшор, некая свободная зона.

В которой Россия и находится. Можно назвать эту границу Памятью.

Память автоматически воспринимается как часть нашего сознания. Но в минувшем XX веке с его естественно-научной, лабораторной деловитостью — которая многих мистических озарений стоила и великие мысли предложила человечеству, в сущности, ряд скрупулезных лабораторных доказательств бытия Божия…

Так вот, в ХХ веке выяснилось, что память есть у кристалла, металла, жидкости.

На всяком переходе, изменении материи есть память.

Вот не было бы литературы как такой лабораторной функции измерения изменения, многие бы вообще ничего не помнили.

Например, как теперь вспомнить Империю как целостное состояние? Уже ее нет. Уже этого состояния нет. Оно осталось только в памяти и в литературе.

Есть вещи, которые живой человек проходит в этом мире самим фактом своего проживания и спасения души. Как инструмента, который он все-таки должен вернуть.

Я собираю эти опыты. Всего острей меня интересует именно смерть времени, которая происходит, и происходит в основном в нашем сознании.

Единицы измерения изменения относительны: все эти столетия, тысячелетия.

Могли бы избрать другую систему, не десятеричную.

Но вот все эти чувства типа мыслей, которые чем дальше, тем невнятней, — они не только для себя. Каждый это переживает. Переход. Перелом. Попытка выйти из глаза бури. Время Медного всадника. 170-летие пушкинской молитвы о ясном разуме.

…Текст — как выбор. Каждое точное слово — шаг из хаоса.

Постоянный адрес статьи: http://2002.novayagazeta.ru/nomer/2002/40n/n40n-s27.shtml