Как гром с ясного неба, приходит трагедия, которая вдыхает новую жизнь в начинающий увядать героический миф Владимира Путина
Ужесточение внутренней политики скажется не только на одной Чечне. Атмосфера военной истерии и растущей ксенофобии неизбежно приведет к возрастанию роли «силовых» министерств и ведомств. Давление с их стороны приведет к дальнейшим ограничениям на свободу слова и права человека, что укладывается в рамки философии г-на Путина — «управляемой демократии».
Андрей Пионтковский является директором Центра стратегических исследований в Москве
Москва. 31 октября 2002 года. Владимир Путин — везучий политик. Восьмого августа 1999 года до того неизвестный чиновник был назначен премьер-министром, а затем тогдашний президент Борис Ельцин назвал его своим преемником. Последний каприз г-на Ельцина не вызвал негодования, только смех.
Руководитель одной популярной радиостанции целый день пытался выяснить хоть что-то позитивное, что можно было бы сказать о новом назначенце ради сохранения баланса. В конечном итоге, ему удалось найти выход из создавшегося положения, сообщив аудитории, что, несмотря на конституционную абсурдность желания г-на Ельцина назначить себе преемника, его последнее решение, по крайней мере, показывает, что он все-таки отказался от надежды остаться на своем посту на третий срок, и что, через год, у нас будет другой президент. А выберем мы «наследника» или нет, это будет зависеть от нас самих.
Но все оказалось не так. Это зависело не от нас, но от очень малочисленной группы людей, в которую входили Борис Березовский, Глеб Павловский, Александр Волошин и, возможно, десяток других.
Спин-доктора (специалисты по связям с общественностью, препарирующие информацию в выгодном заказчику духе и обеспечивающие ее подачу в средства массовой информации под нужным углом зрения — прим. пер.) ельцинской «семьи» предложили избирателям в качестве продукта выборов не скромного полковника Путина, но героический миф об энергичном молодом офицере разведки, отдающем имеющие решающее значение распоряжения, посылающем полки глубоко внутрь Кавказа и сеющем страх и разрушения среди врагов России.
Рейд Шамиля Басаева в Дагестан и взрывы жилых домов в Москве и Волгодонске, которые совпали по времени с избирательной кампанией, послужили идеальным фоном для разворачивания мифологической акции. А женственная душа России, давно жаждавшая твердой хозяйской руки, отказалась от уважаемого Евгения Примакова в пользу молодого героя-любовника.
Прошло 3 года. Власти чувствуют головокружение от собственных успехов на фронте общественного мнения. Все и вся, кажется, сегодня полностью под контролем. Но чем больше проходит времени, тем больше люди начинают ощущать, что власть в действительности не столь авторитетна, как кажется. Она не решила ни единой серьезной проблемы в экономике, социальной сфере или в борьбе с преступностью. Чеченская кампания также зашла в тупик, а количество людей, призывающих к переговорам и к окончанию войны, резко возросло.
Героический миф г-на Путина быстро сдувается. Из глубины олигархии возникает новый миф, о молодом и энергичном антикризисном менеджере одной никелевой компании, который так богат, что уже не нуждается в том, чтобы продолжать воровать и дальше. Переизбрание г-на Путина, или, скорее, его переназначение, в 2004 году уже не кажется таким определенным.
Но вот еще одна трагедия, как гром с ясного неба, вдыхает новую жизнь в увядающий путинский миф. Группа повстанцев с автоматами, гранатометами и зарядами взрывчатки врывается в московский театр и захватывает в заложники сотни людей. Через 3 суток напряженной драмы, которую передают в прямом телеэфире, г-н Путин отдает приказ на штурм здания.
Операция завершилась блестяще. Сопутствующий ущерб оказался в допустимых пределах. Поднявшись с колен после стольких поражений, благодарная нация начинает объединяться вокруг своего героя. Светочи либеральной интеллигенции начинают требовать всего сразу: полицейского государства, единомыслия, уважения частной собственности, смертной казни и союза с западными демократиями.
Едва ли г-н Путин пойдет так далеко, как они надеются заставить его пойти, но кризис с заложниками окажет большое влияние на российскую политическую жизнь. Прежде всего, в результате этого ужесточится российская политика в отношении Чечни. Разумеется, трудно проводить более жесткую линию в военном плане; уже и так там были опробованы все виды оружия. Хотя, в понедельник г-н Путин сделал заявление, которое теоретически допускает такую возможность: «В случае угрозы использования террористами средств массового уничтожения, подобных оружию массового поражения (ОМП), Россия нанесет соответственные удары по местам нахождения этих террористов, а также по центрам их идеологической и финансовой поддержки».
В практическом смысле более жесткая политика означает больше злоупотреблений властью в ходе «зачисток», а это только лишь пополняет ряды повстанцев и потенциальных камикадзе. Идея переговоров с Асланом Масхадовым или с кем-то еще из тех людей, с которыми Россия воюет в Чечне, будет отвергнута. Общественность согласна с необходимостью переговоров, но массированная пропаганда отодвинет осуществление этой идеи на несколько лет. В конечном итоге Москва будет вынуждена вернуться к идее переговоров, но к тому времени будут потеряны годы и еще тысячи жизней.
Ужесточение внутренней политики скажется не только на одной Чечне. Атмосфера военной истерии и растущей ксенофобии неизбежно приведет к возрастанию роли «силовых» министерств и ведомств. Давление с их стороны приведет к дальнейшим ограничениям на свободу слова и права человека, что укладывается в рамки философии г-на Путина — «управляемой демократии».
А между тем «силовые» министерства и ведомства, заложником которых становится г-н Путин, недовольны сближением России с Западом. В то же время идея о том, что война в Чечне является частью глобальной войны против терроризма, имеет для г-на Путина исключительную важность. Он так долго убеждает Запад, что это именно так, что теперь уже сам в это верит. А потому, если Запад не станет возражать против его утверждений, он готов сделать некоторые ответные шаги, например, поддержать в Совете Безопасности (СБ) Организации Объединенных Наций (ООН) американский проект резолюции по Ираку.
