Происхождение понятия «партия власти» и его трактовки

Появление и широкое распространение в российском политическом лексиконе понятия «партия власти» стало в известном смысле реакцией политических кругов, экспертного сообщества на слабость в пореформенной России «гражданских» партий, возникших в результате естественных процессов артикулирования и институционального оформления политических интересов различных общественных групп. В этой ситуации решающее влияние на политический процесс начали оказывать группы новой политической элиты, сформировавшиеся преимущественно вокруг структур исполнительной власти и представленные как контролируемыми ими политическими объединениями партийного типа, избирательными блоками, так и функционирующими в сфере публичной политики институционально не оформленными политическими кланами.

Многие расценили возникновение данного феномена как яркое свидетельство специфичности российской политической системы, не умещающейся в рамки традиционных представлений о демократической многопартийности. Между тем в политической истории второй половины XX столетия широко известны примеры, когда в модернизирующихся обществах властвующая элита в условиях слабости или отсутствия элементов гражданского общества сама выступала в роли инициатора и создателя партий и движений. В этом смысле современные российские политические реалии не исключение.

Само понятие «партия власти», прочно вошедшее в политический обиход с 1993 г., до сих пор не получило однозначного толкования в литературе. В широком смысле слова «партию власти» обычно отождествляют с новой российской политической элитой. В этом понимании ключевое значение имеют коммуникации внутри элиты, позволяющие ей вне зависимости от любых институциональных изменений оказывать определяющее влияние на развитие политического процесса, разработку, принятие и реализацию важнейших решений, осуществлять контроль за деятельностью различных партий, движений, избирательных блоков. Во второй, более «узкой» трактовке в качестве системообразующего признака выступает институциональный аспект: под «партией власти» вплоть до недавнего времени обычно понимались объединения партийного и движенческого типа, непосредственно создаваемые политической элитой и играющие роль главного выразителя ее интересов в сфере публичной политики. Однако в течение двух последних лет под воздействием объективных процессов, протекающих в рамках российской политики, прежде всего в результате заметного снижения роли общенациональных партий, ставшего очевидным в ходе местных выборов 1997 г., эта трактовка претерпела серьезное уточнение. Фактически под «партией власти» стали понимать совокупность различных групп (кланов) властвующей элиты, активно действующих в сфере публичной политики в качестве самостоятельных субъектов политического действия. При подобном подходе институциональное оформление уже не играет роли системообразующего признака. Гораздо большее значение приобретают такие факторы, как контроль за средствами массовой информации, наличие собственных финансовых ресурсов и внеинституциональных коммуникаций между различными сегментами истеблишмента, входящими в данную группу, опора на конкретную властную структуру, являющуюся центром консолидации сил.

Приведенные выше интерпретации одинаково правомерны, ибо отражают всего лишь разные качества одного и того же политического феномена как в различных проблемных полях, так и в рамках разных фаз развития российского политического процесса. В первом случае речь идет о всеобъемлющем воздействии политической элиты на общественные процессы, о самых разнообразных способах такого воздействия, во втором и третьем — о попытках превращения «партии власти» в ведущую силу плюралистической политической системы. Сквозь призму указанных подходов это понятие и рассматривается ниже.

Создание рамочных условий для возникновения «партии власти»

Формирование «партии власти» как ведущего субъекта российской политики было закономерным итогом развертывания сложных социально-экономических и политических процессов, приведших к складыванию в поставгустовской, пореформенной России базовых структур государственно-бюрократического капитализма. В рамках такой общественной модели основные материальные и финансовые ресурсы страны оказались под контролем относительно узкого слоя государственного чиновничества, подчинившего своему влиянию процесс становления рыночных отношений. Это во многом определило социальный и политический облик новой российской политической элиты, ядром которой стала партийно-хозяйственная номенклатура (по преимуществу ее второй и третий эшелоны), инкорпорировавшая в себя некоторые верхушечные группы, возглавлявшие массовое демократическое движение конца 80-х — начала 90-х годов, а также элементы нарождавшегося класса предпринимателей, возникшего в ходе становления негосударственного сектора экономики, главным образом связанные со сферой финансов и обращения.

Формированию такой политической элиты в огромной степени способствовали широкая коммерциализация деятельности государственных институтов, отсутствие после распада КПСС эффективного социального контроля за поведением номенклатуры и начавшаяся в конце 1992 г. масштабная приватизация государственной собственности. Все это позволило в форсированном режиме провести консолидацию различных сегментов бывшего советского истеблишмента на базе общей заинтересованности в сохранении и упрочении сложившейся социально-экономической системы и нового типа хозяйственных отношений. Этот процесс протекал далеко не безболезненно, сопровождаясь отсечением от большой политики тех слоев прежней номенклатуры, которые не желали приспосабливаться к новым реалиям.

В период существования так называемой «августовской республики» (август 1991 г. — октябрь 1993 г.) новая российская политическая элита еще не могла выступать в роли самостоятельного, фактически независимого от общества субъекта политики. Это объяснялось несколькими причинами.

Во-первых, на данном отрезке времени ее позиции не были еще достаточно прочными. Отождествив себя с идеей реформ, элита оказалась вынужденной считаться с массовым демократическим движением, рассматривавшим действующую власть лишь в качестве важнейшего инструмента политики преобразований, но никак не ее источника. Согласно общественным представлениям, возникшим в период наивысшего подъема демократического движения конца 80-х — начала 90-х годов, источником и субъектом реформ являлось само общество, «народ», чьи политические интересы выражали многочисленные «гражданские» протопартии. В этом контексте весьма симптоматичным стало заключенное в начале 1992 г. соглашение между президентом Б. Ельциным и коалицией демократических партий, по которому глава государства брал на себя обязательства координировать с ними ключевые решения. В рамках публичного конфликта между сторонниками и противниками реформ, когда перспектива возврата к доавгустовским порядкам ощущалась как вполне реальная, формирующаяся вокруг структур исполнительной власти новая элита в сфере публичной политики не могла действовать в качестве самостоятельной, независимой от общества силы. Ей необходимо было выступать в роли выразителя интересов широких слоев населения, участвовавших в политической жизни в качестве активного субъекта реформ, постоянно обращаться к обществу за прямой поддержкой. Иными словами, можно утверждать, что в период «августовской республики» политическая субъектность преобразований разделялась между формирующейся политической элитой и массовым демократическим движением.

Во-вторых, раскол общества, конфликт между новой и прежней элитами, выразившиеся в политическом противоборстве двух ветвей федеральной власти — президента и Верховного совета, затрудняли консолидацию истеблишмента. Исход этого противостояния вплоть до краха «августовской республики» был неясен, что сдерживало процесс самоопределения элиты. В такой обстановке многие статусные в хозяйственном и социальном отношении группы (значительная часть директората государственных предприятий, административного аппарата местных органов власти) заняли выжидательную позицию. Некоторые сегменты элиты, выступавшие в роли как системной, так и непримиримой оппозиции к политическому курсу президента и правительства, вынуждены были для реализации своих целей идти на коалицию с «гражданскими» партиями. Так, образованная на базе реформаторского крыла КПСС, поддержавшего Б. Ельцина в период августовского путча 1991 г., Народная партия «Свободная Россия», возглавлявшаяся тогдашним вице-президентом РФ А. Руцким, и созданный прежней партийно-хозяйственной номенклатурой Российский союз промышленников и предпринимателей образовали летом 1992 г. вместе с возникшей на волне демократического движения Демократической партией России Н. Травкина новое объединение Гражданский союз, претендовавшее от имени части общества на роль политического субъекта, способного осуществить альтернативную стратегию реформ. По инициативе прокоммунистической элиты также было создано широкое общественное объединение «Фронт национального спасения», в которое вошли многочисленные протопартии коммунистической и национал-патриотической ориентации.

В-третьих, фрагментации элиты в немалой степени способствовала и начавшаяся в рамках курса радикальных социально-экономических реформ децентрализация хозяйственной жизни. В условиях, когда с распадом КПСС перестали функционировать прежние механизмы согласования интересов центральной и местных элит, а новые еще не были созданы, подобная тенденция существенно осложняла консолидацию истеблишмента в масштабах всей страны. Тенденция к фрагментации еще более усиливалась под воздействием конфликта между исполнительной и представительной властями как на федеральном уровне, так и в большинстве регионов.

Однако несмотря на влияние этих факторов, объективно противодействовавших возникновению «партии власти» как одного из важнейших субъектов российской политики, новая элита предприняла серьезные усилия, чтобы максимально расширить свою автономность от общества в вопросах, связанных с разработкой и осуществлением политического курса преобразований. Это выразилось в частности в действиях, направленных на сдерживание процессов становления многопартийной системы. «Гражданские» протопартии рассматривались элитой преимущественно в качестве инструмента для консолидации массовой поддержки президента и правительства. Не случайно поэтому, что упоминавшееся выше соглашение между главой государства и коалицией демократических партий так и осталось невыполненным.

Таким образом, еще в период «августовской республики» возникли тенденции к превращению властных структур в независимые от общества субъекты публичной политики.

Попытки создания объединений партийного типа

С переходом страны от «августовской» к «суперпрезидентской» республике, что нашло отражение в принятой в декабре 1993 г. новой Конституции, закрепившей принципиально иную систему органов власти и иной механизм принятия решений, политическая ситуация значительно изменилась. Новая элита страны консолидировалась в социальном плане, оформились общие интересы различных ее групп в рамках утвердившейся модели хозяйственных отношений. Как показало последующее развитие, в России так и не сформировались мощные и представительные, экономически независимые от государства общественные слои (даже степень социальной и экономической самостоятельности от государства верхушечных групп российского бизнеса до сих пор является предметом дискуссий).

Значительно снизился уровень политического участия, качественно изменились его содержание и направленность. В результате массовые политические движения как значимый фактор политики перестали существовать. В условиях отсутствия в стране развитых институтов гражданского общества, способности и навыков населения к самоорганизации изменились поведенческие ориентации у широких общественных слоев. Оказавшись перед необходимостью адаптации к новым социально-экономическим отношениям, общество пошло по пути индивидуального приспособления к складывающимся реалиям. В такой обстановке на уровне массового сознания политические интересы постепенно стали восприниматься преимущественно в узко утилитарном плане, как установка на поддержку только тех политиков, от которых непосредственно зависит индивид. Все это свидетельствовало о складывании в России неокорпоративистской социальной структуры, что создавало серьезные ограничения для развития многопартийной системы. В такой обстановке сформировались объективные предпосылки для превращения политической элиты, властных институтов в единственного субъекта, способного оказывать решающее воздействие на характер и направленность вектора политических изменений.

Утверждение неокорпоративизма как новой формы социальных отношений совпало с процессом формирования новых органов власти на основе всеобщих выборов в соответствии с положениями Конституции 1993 г. Как показывает мировой опыт, соединение неокорпоративизма с демократическими нормами и процедурами весьма типично для процесса перехода к демократии обществ, обладающих сильными традициями вертикального солидаризма. Демократические процедуры, и в первую очередь многопартийные выборы закладывают систему правил игры, предполагающих открытую конкурентную борьбу внутри элиты за контроль над институтами власти. Российская элита встала перед необходимостью выступить в сфере публичной политики в новом качестве — институционально оформленного в виде партий, движений, избирательных блоков субъекта политического действия. Эта задачи приобрела особое значение в ходе выборов в представительные органы власти всех уровней. Напротив, при выборах субъектов исполнительной власти, как отчетливо продемонстрировала президентская избирательная кампания 1996 г., оформление такого рода не имело принципиального характера.

В то же время (что отчасти уже было показано выше) модернизирующейся элите, действующей в условиях слабого развития элементов гражданского общества, для завоевания доминирующей роли в рамках формирующейся многопартийной системы, необходимо добиться внутренней консолидации, которая позволила бы ей выступать на уровне публичной политики в качестве единой и сплоченной политической партии или блока. Опыт второй половины XX в. свидетельствует, что попытки элиты сохранить и упрочить свое господство в ходе модернизации политической системы через создание двух или нескольких «партий власти» оказываются неудачными. Можно привести примеры шахского Ирана 60—70-х годов, Египта в постнасеровскую эпоху. В первом случае «двухпартийная стратегия» не спасла политический режим Мохаммеда Реза Пехлеви от катастрофы, во втором правящей элите через некоторое время пришлось отказаться от идеи опоры на несколько «партий власти» и вернуться к варианту, когда ее интересы представляет только одна партия.

С 1993 г. в России прошло несколько общенациональных избирательных кампаний, которые в значительной мере стимулировали становление многопартийной системы. Активизировалось и институциональное вхождение элиты в сферу публичной политики в качестве «партии власти». Этот процесс значительно быстрее и успешнее шел на региональном уровне. Уже на выборах в местные органы власти 1993 г. стали создаваться избирательные блоки, ориентированные на поддержку региональных органов исполнительной власти. Их формирование преследовало вполне конкретные цели обеспечить региональным лидерам надежную базу в местных парламентах. Подобные организации, выступавшие с подчеркнуто деидеологизированных, квазицентристских позиций, не смогли, да в большинстве случаев и не стремились к превращению в устойчивые политические образования партийного типа, ориентированные на постоянную работу среди населения. В структуре властных отношений им отводилась заведомо вспомогательная функция.

На федеральном уровне судьбу таких объединений отчасти повторила созданная в Государственной думе первого созыва из депутатов-одномандатников фракция «Новая региональная политика», так и не сумевшая развернуться в общенациональное политическое движение.

В целом же на федеральном уровне попытки элиты сформировать в парламенте устойчивое большинство из пропрезидентски-проправительственных политических объединений оказались куда менее успешными, чем в большинстве регионов, в первую очередь из-за неспособности элиты к консолидации в рамках единого избирательного объединения. Так, ни «Выбору России», ни Партии российского единства и согласия на думских выборах 1993 г., ни движению «Наш дом — Россия» в ходе думской избирательной кампании 1995 г. не удалось добиться победы. Примечательно, что на этих выборах элита так и не смогла выступить консолидированно. В 1993 г. «Выбор России» и ПРЕС соперничали друге другом. В 1995 г. возглавляемому премьером В. Черномырдиным НДР противостояли Конгресс русских общин, «Блок Ивана Рыбкина», несколько других более мелких избирательных объединений, лоббировавших интересы различных групп внутри властвующей элиты. Такая неспособность элиты к консолидации объяснялась несколькими факторами.

Во-первых, жесткая с юридической точки зрения система суперпрезидентской республики может выступать в роли надежного инструмента консолидации элиты только в условиях мобилизационного развития страны. Тогда корпоративные интересы отдельных ее групп подчиняются единым общенациональным целям. Когда же в политическом развитии мобилизационных элементов нет (как это имеет место в современной России), различия институциональных, групповых, отраслевых, региональных интересов, разное происхождение отдельных фракций истеблишмента, обусловливавшее неодинаковое восприятие происходящих в обществе процессов, — все это порождало и порождает непрекращающуюся острую борьбу в недрах самой «партии власти» за влияние на принятие политических решений и контроль над ресурсами страны. Состояние острого перманентного конфликта стимулируется в таких условиях неустойчивостью положения отдельных фракций и групп элиты, контролирующих различные секторы процесса принятия и реализации решений, разные отрасли экономики, а также слабой легитимностью их статуса в общественном мнении. Эти тенденции и нашли отражение в ходе парламентских выборов.

Во-вторых, политическая линия Б. Ельцина, ориентировавшаяся на сохранение за ним роли ведущего субъекта российской политики, центра принятия важнейших политических решений, на практике сводилась к действиям, нацеленным на постоянное поддержание баланса сил между различными группировками внутри исполнительной власти. Такая линия расширяла возможности политического маневрирования для главы государства, укрепляя тем самым его личную власть. Предпринимавшиеся с 1992 г. разными политиками попытки убедить главу государства создать президентскую партию, которая имела бы все шансы стать центром консолидации элиты, Б. Ельцин оставлял без внимания именно по указанной причине. Создание президентской партии по существу вводило бы контроль (пусть ограниченный) элиты за деятельностью главы государства, что могло привести к постепенным изменениям в распределении властных полномочий, в структуре процесса принятия решений.

Таким образом, попытки создать в России политическую систему с господствующей партией, которая, действуя в обстановке политического плюрализма, на протяжении многих лет находится у власти, объединяя подавляющее большинство истеблишмента, не увенчались успехом. При этом теоретически перспективу такого развития в обозримом будущем нельзя полностью исключать, что в определенной мере подтверждается ссылками на мировой опыт. Можно привести примеры Индийского национального конгресса (ИНК), Институционно-революционной партии Мексики (ИРПМ), Либерально-демократической партии Японии (ЛДПЯ), Социал-демократической рабочей партии Швеции (СДРПШ). Но сравнение современной России с перечисленными государствами при всей условности исторических аналогий показывает, что в нашей стране, несмотря на наличие субъективных стремлений значительных групп элиты к созданию такой политической системы, пока для этого отсутствуют многие важные предпосылки. Так, для формирования единой общенациональной «партии власти», играющей ключевую роль в нормативном регулировании социального поведения элиты, в подготовке и ротации кадров государственного аппарата и обладающей устойчивой поддержкой населения, необходима мощная политическая мифология. В частности, за ИНК долгое время стоял миф о нем как о ведущей силе национально-освободительной борьбы индийского народа за независимость, за ИРПМ — мексиканская революция и успехи в создании независимой экономики страны, за ЛДПЯ — послевоенное японское «экономическое чудо», за СДРПШ — создание считавшейся образцовой в течение длительного времени шведской модели социализма. Российская элита не может предъявить обществу подобные успехи. Мифология августовской революции 1991 г. оказалась недолговечной. В восприятии массового сознания ее затмили гораздо более существенные неудачи последующих лет: обнищание значительных слоев населения, война в Чечне и др.

В рамках ИНК, ЛДПЯ, ИРПМ были выработаны надежные и эффективные механизмы согласования интересов различных групп элиты, что отчасти нашло отражение во фракционном делении этих партий. В современной России такие механизмы пока не сложились ни в рамках институтов государственной власти, ни вне их.

В то же время, как показывают социологические исследования, вплоть до последнего времени в значительных слоях населения было весьма распространено мнение, что участие в парламентских выборах может привести к смене непопулярных фигур во власти, изменению проводимого элитой курса и в конечном итоге к улучшению социально-экономического положения в стране. При наличии в России политических объединений, выступавших с оппозиционных по отношению к власти позиций, многочисленные голоса протеста фокусировались на поддержке таких партий. Это в итоге и помешало партийным структурам, отражавшим интересы элиты, занять доминирующие позиции в парламенте.

Президентская избирательная кампания вопреки многочисленным прогнозам продемонстрировала, что у «партии власти» в широком смысле слова, несмотря на стоящие перед ней трудные проблемы, еще сохранились значительные ресурсы. В ходе предвыборной борьбы российская элита не стала тратить средства и ресурсы на создание новых объединений партийного типа — применительно к выборам главы государства это и не имело смысла. Политические организации, претендовавшие на роль «партии власти» в узком понимании этого термина (движения «Наш дом — Россия», «Реформы — новый курс»), функционально стали выполнять роль групп поддержки Б. Ельцина. Созданное специально «под выборы» Общероссийское движение общественной поддержки президента Б. Ельцина с самого начала не собиралось развертываться в объединение партийного или движенческого типа, фактически заняв место одного из избирательных штабов главы государства. Зато «партии власти» в широком смысле слова даже при отсутствии привлекательного социального проекта удалось провести эффективную мобилизацию своих рядов и заручиться поддержкой значительных слоев населения, используя при этом негативистские мотивации, запугивая и элиты, и рядовых избирателей перспективой реставрации коммунистических порядков.

Президентская избирательная кампания 1996 г. продемонстрировала не только способность «партии власти» к консолидации перед лицом реальной угрозы потери лидирующих позиций в обществе. Она показала, что сохранение политического господства может достигаться не столько путем использования структур партийного типа, сколько за счет эффективного задействования различных ресурсов, среди которых в первую очередь следует выделить тотальный контроль над СМИ и мощные финансовые средства.

Через клановость — к двухпартийной системе или к системе с доминирующей партией

После президентских выборов 1996 г. в российской политике произошли заметные изменения. С одной стороны, характер взаимоотношений внутри элиты принципиально не изменился. Он по-прежнему определялся острыми конфликтами за влияние на процесс выработки и принятия политических решений, борьбой за ресурсы. С другой стороны, стало заметно ослабление роли такого института, как политические партии. Во многом это определялось ростом неверия населения в способность властных структур изменить социально-экономическую ситуацию в стране к лучшему. Ведущие партии оппозиции, прежде всего КПРФ, добившись значительного успеха на парламентских выборах 1995 г., так и не смогли существенным образом повлиять на политический курс страны, изменить к лучшему социально-экономическую ситуацию в обществе. КПРФ и ее союзники стали постепенно инкорпорироваться в сложившуюся систему властных отношений, фактически заняв в ней место «младшего партнера» исполнительной власти. Двигаясь в этом направлении, они расширили свои возможности доступа к финансовым и информационным ресурсам, но при этом стали терять потенциал реальной альтернативы властвующей элите. Приход к власти в ряде регионов в результате местных выборов осенью 1996 г. представителей левой оппозиции на практике не привел к каким-либо позитивным изменениям в социально-экономическом положении этих субъектов Федерации. Более того, в некоторых регионах он даже не сопровождался кардинальными изменениями в составе местных политических элит. В итоге это способствовало росту неверия населения в способность властей проводить эффективную политику в интересах большинства общества.

В таких условиях существенно возросло влияние на политический процесс ведущих группировок (кланов) властвующей элиты. В принципе формирование кланов стало закономерным итогом тенденции к монополизации экономики, обособления властных институтов от общества, сращивания верхушки власти и бизнеса, протекавшего в ходе утверждения государственно-бюрократического капитализма. Процесс подобной политической структуризации политической элиты стал набирать силу сразу после установления в России суперпрезидентской республики. Однако только после президентских выборов 1996 г. кланы начали превращаться в ведущие субъекты российской политики. Это обусловливалось несколькими обстоятельствами.

Во-первых, установление жесткого контроля над ведущими средствами массовой информации, осуществленное в ходе передела информационного рынка в 1997 г., наряду с концентрацией финансовых средств, ставшей возможной в результате проведенной в 1994—1995 гг. государством фактической национализации кредитных ресурсов, позволили кланам сосредоточить в своих руках рычаги наиболее эффективного воздействия на общество, переживающее глубокий кризис. Еще президентская избирательная кампания отчетливо показала возрастание роли СМИ как эффективного инструмента политического действия на фоне очевидного ослабления политических партий.

Во-вторых, относительная отдаленность очередных выборов федеральных органов власти при низкой активности населения создает условия для снижения влияния на политический процесс таких традиционных субъектов политики, как партии.

Сейчас уже можно говорить о некой устоявшейся структуре кланов. Центром клана является политик федерального или регионального масштаба, занимающий значительный государственный пост в органах исполнительной власти. Вокруг него консолидируется политическая команда, формирующаяся как на институциональной, так и на внеинституциональной основе и рассредоточенная по разным властным структурам. В клан обязательно входят мощные финансовые организации (банки), ведущие СМИ. Его влияние в представительных органах власти осуществляется через лоббистские группы или партийные фракции политических партий и движений. В межвыборный период партии и движения как общенациональные или региональные организации не играют в рамках кланов существенной роли. Их функции ограничиваются лоббированием интересов клана в парламентах различных уровней и не распространяются на повседневную работу среди населения. Укреплению позиций кланов в значительной мере способствовало формирование устойчивых каналов циркуляции между различными сегментами элиты, когда обретение высокого поста в банковско-финансовой структуре открывает путь к высокой должности в институтах государственной власти или ключевых правительственных ведомствах, и наоборот.

В последнее время стала наблюдаться тенденция к превращению отдельных элитных финансовых и промышленно-финансовых групп, обладающих собственными информационными ресурсами и пытающихся выступать в качестве самостоятельных политических факторов, из влиятельных групп давления в независимые политические кланы. Этому в немалой степени способствовали назначения руководителей подобных групп на высокие посты в структурах федеральной исполнительной власти (В. Потанин — вице-премьер в августе 1996 г. — феврале 1997 г., Б. Березовский — заместитель секретаря Совета безопасности РФ в 1996—1997 гг.), создание крупнейшими финансовыми группами собственного лобби в правительстве и администрации президента. Такие изменения позволили некоторым аналитикам сделать вывод, что финансовый капитал постепенно перестает играть ставшую для него в последние годы традиционной роль «младшего партнера» власти и в перспективе может подчинить государство, политическую элиту своему влиянию. Однако представляется, что попытки финансовой элиты стать самостоятельным фактором российской политики в обозримой перспективе не имеют сколько-нибудь серьезных шансов на успех. Единичные случаи «хождения» представителей бизнес-элиты во власть наглядно продемонстрировали, что они оказываются не в состоянии реализовывать не только консолидированные интересы относительно широких элитных слоев, но даже финансового капитала в целом, сосредоточивая усилия лишь на лоббировании интересов возглавлявшихся ими ранее финансовых групп. Такая линия поведения вызывает негативную реакцию в других сегментах элиты. Скорее всего финансовые и промышленно-финансовые группировки в ближайшей перспективе будут оказываться перед необходимостью примкнуть к какому-либо действующему политическому клану.

Уход лидера клана из структур исполнительной власти, как правило, приводит либо к распаду группы, либо к ее маргинализации, к переходу в несистемную оппозицию. Впрочем, это не означает полной потери перспективы возвращения клана в состав «партии власти». В случае необходимости, связанной в первую очередь с целесообразностью подключения электоральных ресурсов маргинализированного клана (популярности его лидера), элита может предоставить ему требуемые финансовые и информационные ресурсы.

Существует мнение, что господство политических кланов привело к формированию в современной России олигархического политического режима. По нашему мнению, такая трактовка требует серьезного уточнения, поскольку в настоящее время можно говорить лишь о формировании некоторых базисных элементов такого режима. В частности, примерно равное распределение власти между несколькими кланами, характерное для любых олигархий, которое гарантирует относительно устойчивый баланс интересов, становится трудно преодолимым препятствием на пути стремления отдельных групп к монополизации власти. В более широком плане это блокирует возможности проведения инициативной политики, в которой остальная элита усматривает угрозу сложившемуся порядку. Подобная тенденция отчетливо проявилась в течение двух последних лет, когда попытки А. Лебедя (осень 1996 г.) и клана А. Чубайса (весна — осень 1997 г.) проводить инициативную политику вызывали консолидированное сопротивление со стороны большей части истеблишмента, предопределившее и отставку А. Лебедя, и организационный разгром команды А. Чубайса в правительстве. Однако из этого неправомерно делать вывод, что олигархический режим в современной России окончательно оформился. В частности, вне сферы влияния политических кланов находятся силовые министерства и ведомства. Большинство крупнейших финансовых и финансово-промышленных групп пока предпочитает поддерживать ровные отношения с разными, зачастую конкурирующими политическими кланами. В рамках самих кланов пока не сложились механизмы жесткого вертикального подчинения (это прослеживается на примере СМИ и банков, обслуживающих клановые интересы).

Однако новый этап приватизации бывшей государственной собственности, в центре которого оказались ведущие предприятия и компании реального сектора экономики, может значительно усилить олигархические тенденции в российской политике. Этот этап, приобретший в условиях истощения финансово-экономических ресурсов страны ярко выраженный экспансионистский, захватнический характер, стимулировал обострение межклановой борьбы внутри элиты, что определило тенденцию к сокращению числа основных политических субъектов, к усилению ведущих кланов за счет поглощения более мелких и раздела «наследства» тех групп, которые потерпели поражение в борьбе за ресурсы. Одновременно усилились, правда, несколько искусственно, попытки идеологического размежевания ведущих кланов (одни провозгласили в качестве цели своей деятельности построение демократического общества западного образца, так называемый «народный капитализм», другие — социально-патерналистские модели общественного устройства). В принципе развитие указанных процессов может привести к важным политическим последствиям.

Во-первых, сокращение числа факторов политического действия при установлении ими твердого контроля над реальным сектором экономики способно значительно упрочить позиции ведущих политических кланов, могущество которых ранее базировалось на широком доступе к бюджетным средствам и государственным кредитным ресурсам, что определяло нестабильность их положения и, как следствие, порождало установки на постоянную жесткую борьбу с конкурентами. Обретение ведущими политическими кланами более устойчивых социально-экономических основ существования может создать благоприятные предпосылки для того, чтобы конфликты и противоречия между ними разрешались в рамках новых согласительных процедур и механизмов на условиях компромисса и консенсуса. В принципе это способно открыть путь к формированию реальной двухпартийной (хотя и олигархической по сути) системы, в рамках которой элита, консолидировавшаяся вокруг одного политического клана и представлявшая интересы всех поддерживающих власть общественных слоев, создала бы собственную устойчивую партию, а некая лояльная к власти оппозиция, отражающая интересы протестных слоев электората, была бы представлена иной партией или блоком. Теоретически существует и вариант формирования системы с доминирующей партией, но только в том случае, если властвующей элите удастся добиться определенных успехов в социально-экономической модернизации страны. При обоих вариантах механизмы согласования интересов разных групп истеблишмента отчасти могут быть сосредоточены в рамках внеконституционных институций под эгидой главы государства (типа «совета четырех» с участием президента, главы правительства и спикеров обеих палат парламента или «круглого стола»), отчасти — внутри крупнейшей партии, отражающей интересы элиты, через ее фракционную структуру. Развитие указанной тенденции приведет если не к экономической, то по крайней мере к политической стабилизации.

Во-вторых, рано или поздно подобная тенденция приведет к существенным изменениям всей структуры властных отношений, обусловленной спецификой политико-правовой системы суперпрезидентской республики с ее сдержками и противовесами. Центр согласования интересов между различными группами элиты будет перенесен с президента, выполняющего ныне роль верховного арбитра, в правительство и парламент. Это приведет к необходимости постепенной трансформации политической системы от суперпрезидентской республики к президентско-парламентской. Такой путь окажется приемлемым для элиты только в том случае, если существующая политическая оппозиция окончательно превратится в системную. Возможно, подобному развитию событий в определенной мере может способствовать закрепление в политической жизни роли таких согласительных институций, как «совет четырех» и «круглый стол».

В заключение следует отметить, что в целом подобные изменения, означающие фактически окончательное превращение «партии власти» в ведущую силу российской политики, возможны либо при сохранении на неопределенно долгое время низкого уровня политической активности населения, либо в том случае, если элите удастся предложить обществу такой политический курс, который приведет к позитивным результатам в социально-экономической сфере.

Опубликовано в книге: «Формирование партийно-политической системы в России», под редакцией Майкла Макфола, Сергея Маркова и Андрея Рябова
Московский Центр Карнеги, Научные доклады, Выпуск 22, Москва 1998, с. 80-96


Другие статьи политолога Андрея Рябова, сотрудника Центра Карнеги в Москве читайте в рубрике «Умный разговор».