Десять лет назад, 6 ноября 1991 г., Борис Ельцин возглавил российское правительство. Как тогда говорили, на период экономической реформы. Несколькими днями позже был сформирован состав нового правительства, в котором заместителем премьера по вопросам экономической политики и одновременно министром экономики и финансов был назначен Егор Гайдар. Наступил его звездный час. Он начал реализацию либеральных идей своей команды. Воспоминания о некоторых событиях, предшествовавших началу работы нового правительства, и о сложных коллизиях, которые сопровождали параллельное существование все еще функционировавших союзных и обретших новый статус российских органов управления, предоставил «Фокусу» Владимир Раевский, который с 21 августа 1991 г. по 4 февраля 1992 г. исполнял обязанности министра финансов СССР.

Должен сразу сказать, что первый период работы нового правительства и его экономического блока был для нас как «луч света» по сравнению с предшествующим периодом бессмысленного перетягивания каната административных полномочий в противоречии с по-прежнему действующей Конституцией страны.
Для аппарата союзных ведомств тот период ознаменовался постепенным переходом на практически холостые обороты. Поскольку, как тогда шутили, продолжали выполняться только указы президента СССР о награждении орденами и присвоении почетных званий. «Вы — центр, а мы — россияне» — такой рефрен преобладал в общении союзных и российских руководителей правительства и министерств. Любые вполне рядовые управленческие решения превращал в ноль впервые заявивший о себе «черный пиар». Рабочие контакты сохранялись в основном на уровне замов руководителей и в среднем звене, что позволяло, хотя и со скрипом, двигаться шестеренкам государственного управления.
Летом 1991 г. было принято постановление Верховного Совета РСФСР «О Государственном банке РСФСР и банках на территории республики». В постановлении описывалась двухуровневая банковская система, а Госбанк СССР как бы повисал в воздухе. Его существование не то замалчивалось, не то отрицалось. О взаимодействии с Государственным банком СССР не говорилось. Что это — еще один уровень управления банковской системой или некий аппендикс?
Уже поздно вечером мне позвонил В. С. Павлов: «Поезжай к В. В. Геращенко. К утру должен быть готов проект указа президента СССР о неконституционности и отмене постановления. Я с М. С. Горбачевым это согласовал». Мы хорошо понимали, что положения российского постановления направлены на разрыв единого экономического пространства в самой болезненной точке — денежном обращении. Вместе с зампредом Госбанка СССР И. В. Левчуком подготовили проект указа, и утром В. С. Павлов и В. В. Геращенко отвезли его М. С. Горбачеву. Как выяснилось, о готовившемся указе узнал Р. И. Хасбулатов, и после его визита М. С. Горбачев от подписания отказался. О том, как Р. H. Хасбулатов представлял себе проблемы денежного обращения, можно судить по его возмущенной реплике на информацию А. В. Войлукова в Верховном Совете в связи с подготовленной к выпуску пятитысячной купюрой: «Мы вам этого не позволим! Вы не понимаете, что это гиперинфляция?»
Сейчас абсолютно ясно, что именно то самое неотмененное постановление, а затем инициированный российским руководством отказ от перечисления налогов в союзный бюджет и указания коммерческим банкам на этот счет стали началом конца Союза, а Беловежские соглашения — лишь констатацией, последней точкой. «Комиссары»
Неизгладимые впечатления остались у меня от того периода, когда волею судьбы мне пришлось исполнять обязанности министра финансов СССР. Указом президента РСФСР после событий августа 1991 г. министров СССР списком отстранили от работы, а их обязанности возложили на первых заместителей. Была предпринята попытка расследования возможного участия в путче Минфина СССР — как ведомства. Имелись в виду «родовые» корни В. С. Павлова (ранее он возглавлял союзный Минфин. — «Фокус»).
После личной беседы с представителями следствия я собрал конфиденциально ключевых руководителей министерства. Предупредил о явной предвзятости и заданности целей следствия, необходимости тем не менее соблюдать корректность, полную лояльность и одновременно крайнюю осторожность. Любая документация, связанная с текущим финансированием, могла быть истолкована произвольно. За общую и бюджетную я был спокоен, но отраслевая в значительной мере проходила мимо меня. Основания для таких опасений были.
Из вопросов, заданных мне министром финансов РСФСР И. Н. Лазаревым, я понял, что следствие видит все сложности будущего обвинения в государственной измене и на всякий случай собирает материалы об «экономическом ущербе», которые могут быть предъявлены В. С. Павлову в качестве основания для описи имущества (которая, между прочим, была произведена после заведения уголовного дела). Но «искатели» ничего, кроме естественного в таких условиях приказа об особом режиме охраны объектов Гохрана и Гознака, не нашли.
Далее очень короткий, но впечатляющий период «комиссарства». В действующие пока Министерства СССР были назначены представители российского руководства — для контроля за решением текущих вопросов. При наличии неотстраненного президента СССР и его аппарата это выглядело как временная оккупация. Здесь следует оговориться, с чем были связаны объективные трудности общения с «комиссарами». Правда состояла в том, что российское чиновничество до этого было фактически отстранено от руководства важнейшими экономическими процессами на территории республики, плюс воспаленное воображение о «привилегиях и льготах» союзных чиновников. Поэтому оно активно и даже азартно участвовало в политической борьбе Б. Н. Ельцина и его штаба за разрушение союзных структур вместе со страной как союзным государством вообще. Это, кстати, касалось и коммунистической фракции в Верховном Совете РСФСР. Централизация решения вопросов по РСФСР была еще более гипертрофированна, чем в любой другой союзной республике. Поскольку одноименное союзное министерство было рядом, большинство возникающих вопросов, иногда включая и мелочевку, переадресовывалось на соседнюю улицу. Руководство областей порой игнорировало в лоббировании региональных вопросов республиканские ведомства, да и правительство республики тоже. Это, конечно, накладывало свой отпечаток на подходы к решению вопросов, стиль работы и даже склад характера соответствующих руководителей.
Но главное, что вызывало пробуксовку в работе «комиссаров», — это те сферы экономики и управления, которые не относились к компетенции республик. А это, между прочим, силовые структуры, тяжелая промышленность, денежное обращение, взаимоотношения с банковской системой.
Нам еще сильно повезло. Все наши «комиссары» были из Минфина РСФСР. Мы были давно знакомы и с уважением относились друг к другу, в конечном счете, находили взаимопонимание, и я не помню случая, чтобы мое решение было дезавуировано. Но движение документов сильно замедлилось, так как даже после всех объяснений, как правило, требовалось хотя бы устное подтверждение министра финансов РСФСР И. Н. Лазарева. В конечном счете я предложил последующий контроль, с чем И. Н. Лазарев согласился, и все пошло обычным порядком. Надо сказать, что в будущем большинство наших коллег вполне компетентно руководили соответствующими участками работы уже нового Минфина России, осваивая и новые для себя функции.
В период «комиссарства» моему коллеге В. В. Геращенко повезло меньше. На тот момент конфронтация с ЦБ России во главе с Г. Г. Матюхиным достигла высокого накала, а «комиссаром» вообще был назначен человек, не имевший до этого отношения к банковской работе. Придя с первым визитом к В. В. Геращенко, он прежде всего попросил «ключи», на что ему были предложены ключи от сейфа, где, надеюсь, для такого горестного случая стояла бутылочка виски. На что он оскорблено воскликнул: «Какой сейф! Ключи от подвалов с денежной наличностью!» Но «комиссаров» скоро, слава Богу, убрали.

Недолгая жизнь Комитета

Союзное правительство после отстранения от дел союзных министров заменил Комитет по оперативному управлению народным хозяйством СССР, который возглавил И. С. Силаев, бывший до этого премьером правительства России, а еще ранее — зампредседателя Совмина СССР, ведавшим вопросами машиностроения. Бывая у него еще в «союзные» времена, я всегда уходил абсолютно вымотанным — более чем от серьезной работы, поскольку заседания выливались в пустопорожний треп. А если решения и появлялись, то, вероятно, в результате последующей работы специалистов аппарата. Б. Н. Ельцина он, видимо, привлек в качестве первой крупной фигуры- перебежчика. Но, как я понимаю, Б. Н. Ельцин его в дальнейшем с облегчением выдвинул в обреченный на временное бытие Комитет.
Буквально через пару недель после создания Комитета ко мне зашел начальник Гохрана Е. М. Бычков и сказал, что, по его данным, руководство России и Комитет И. С. Силаева приняли решение реализовать 50 т золота. Делать этого было нельзя по сложившемуся балансу. Остатки составляли 240 т. Довольно много золота продали в предшествующие периоды для поддержки критического импорта. Баланс показывал, что при нынешнем уровне добычи и прекращении поступлений из республик не обеспечивались внутренние потребности промышленности и того же критического импорта.
Как это было ранее принято, я сделал расчет от руки в одном экземпляре, попросил И. С. Силаева об аудиенции и доложил проблему, встретив в ответ явную и полную растерянность. Он не отрицал подготовки решения, но не мог привести никаких весомых аргументов, не мог назвать авторов и даже не знал, кому надо позвонить для консультации. «Оставьте это мне, — вяло сказал в конечном счете И. С. Силаев. — Я не знал об этом» (а как докладывались решения?!). Я сказал, что не могу это сделать по режимным соображениям и передаю расчет в наш Первый отдел, а тот уже будет действовать по соответствующей процедуре.
Вечером было заседание Комитета, я оказался рядом с Г. А. Явлинским, который у И. С. Силаева был замом, но вообще на заседания ходил редко и почти не скрывал ироничного отношения к проходившим в Комитете дебатам. Мы хорошо знали друг друга по работе в «Соснах» над программой перехода к рынку, были вместе в Японии в командировке.
Зная его отношение к председательствовавшему, я в той же ироничной манере описал реакцию И. С. Силаева на мой визит. Г. А. Явлинский попросил меня дать эти материалы. «Если можешь, возьми сам. Я думаю, они уже здесь, в Комитете», — ответил я. А чуть ли не на следующий день эти данные Г. А. Явлинский публично озвучил.
Возможно, это даже сыграло свою положительную роль в привлечении внимания к проблеме и предотвращении сделки. Но в целом это, мне кажется, больше характеризует новый стиль работы и меру ответственности. Ведь никто режима в отношении этих сведений не отменял. А публикация, безусловно, давала дополнительный штрих к общей обстановке разрушающейся системы управления страной.

Последний бюджет Союза

Еще один запомнившийся эпизод связан с принятием бюджета на IV квартал 1991 г. Докладывать бюджет мне пришлось на Комитете не менее трех раз. Никто не хотел брать на себя ответственность за его одобрение. Практически большая часть расходов бюджета оказалась не покрытой в результате того, что по указанию российского руководства перешедшие «под юрисдикцию» России коммерческие банки перестали перечислять установленные платежи.
Первый доклад был возвращен Минфину с резкой резолюцией, где все ставилось с ног на голову. Была создана комиссия из министров финансов союзных республик, представленных в Комитете, для экспертизы и «оказания помощи». Но комиссия после двух недель работы подтвердила анализ положения, все выводы и предложения Минфина СССР. Однако маховик обструкции официального подтверждения причин сложившегося положения и принятия вынужденного, но единственно возможного решения уже был раскручен. И к следующему заседанию, на котором новый доклад еще даже не был представлен, угодливый аппарат заранее готовил очередную зубодробительную резолюцию, смысл которой был прост — отказ от принятия какого-либо решения.
В конечном счете я позвонил И. С. Силаеву и попросил о личной встрече для разъяснения ситуации. Пришлось дать развернутый анализ расходов союзного бюджета. Союзный бюджет — это только условная иерархия, а за этим названием — наиболее важные учреждения образования, здравоохранения, культуры, капиталовложения, причем до 70% — на территории России, плюс армия, охрана границ и т. д. И. С. Силаев удивился, и, по-моему, искренне: «А что, Лазарев и Матюхин этого не знают?» «Хотелось бы верить, что знают, но играют в другие игры. Иначе это был бы уже вопрос о соответствии», — ответил я.
Эта встреча позволила в конечном счете представить бюджет IV квартала 1991 г. на заседании представителей Верховных Советов республик, заменившем Верховый Совет СССР. Дефицит бюджета было решено покрыть за счет кредита Госбанка СССР под залог свободных остатков бюджета прошлых лет, т. е. формально — по всем критериям здоровых экономических отношений.
Что касается взаимодействия союзных и республиканских министерств в этот период, то иначе как «странной войной» их не назовешь. До Беловежских решений и заявления М. С. Горбачева о сложении полномочий формально руководители министерств сохраняли свои посты, но работали в ужасных условиях фактической обструкции в центре и на местах.
Попытки подобного отношения к Минфину СССР вскоре прекратились. И это, я думаю, объясняется прежде всего тем, что министром финансов России в правительстве Ельцина — Гайдара был назначен в конечном счете В. В. Барчук, бывший до этого замминистра, ответственным за бюджет в Минфине СССР, высококлассный специалист с большим опытом низовой работы. Хорошо, мне кажется, понимал опасность легкомысленного отношения к союзному бюджету и сам Е. Т. Гайдар.

Переговорный процесс

Думаю, что по их инициативе возник некий переговорный процесс, в основном касавшийся бюджетных и банковских вопросов. Причем регулярные совещания проходили на самом высоком уровне — в «ореховой» комнате Кремля и с обязательным участием Б. Н. Ельцина и М. С. Горбачева. Российская сторона была представлена также Г. Э. Бурбулисом, Е. Т. Гайдаром и В. В. Барчуком, а союзная — В. В. Геращенко и В. А. Раевским. Разговор был очень конструктивный, совсем не похожий на те постоянные склоки, которые мне были знакомы ранее по подобным встречам и совещаниям. Все это теперь далеко. Но коль скоро руководители двух сторон стали историческими фигурами, наверное, становятся важными пусть, возможно, субъективные впечатления о них, ярко заметная разница их характеров и интеллектов.
М. С. Горбачев готовился к беседе недолго, не старался особенно глубоко вникать в детали, но существо вопроса понимал хорошо. Во время беседы свободно приглашал к разговору своих помощников и довольно гибко, в пределах разумного, умел маневрировать и искать знаменитый «консенсус».
Б. Н. Ельцин предпочитал солировать жестко по заданной программе. Но, ощущая угрозу потери позиции или недостаток аргументов, забирал своих помощников на совещание в соседнюю комнату и возвращался с «новой пластинкой». Из всех участников лишь Г. Э. Бурбулис вызывал антипатию, открыто ориентируясь на прежний тон конфронтации, что-то шептал Е. Т. Гайдару о потере ради экономических договоренностей политической позиции, за которую он лично отвечает.
Все же губительность продолжения игр с союзным бюджетом для экономики страны, причем в долгосрочной перспективе, была обозначена четко. Союзный бюджет по объему был сравним с суммой республиканских. Финансирование его объектов, отлаженное десятилетиями, продолжалось бесперебойно, несмотря на то, что Россия практически полностью, а другие республики в чуть меньшей мере перестали переводить на счета союзного бюджета закрепленные за ним доходы. Но беда и даже трагедия, имеющая прямым следствием усиление будущего «оздоровляющего шока» (шоковой терапии), заключалась также в том, что республики, и прежде всего Россия, за счет «новых» доходов щедро принимали решения по их использованию, носившие при этом характер подачек для переманивания на «свою» сторону каких-то структур или групп населения.
Например, чуть ли не удвоение зарплаты в системе республиканского МВД по сравнению с союзным. Вообще, один и тот же рубль тратился не менее двух раз, не только бездарно, но разрушительно для экономики страны. Это было очевидно. И соответствующая констатация этого находила отражение в договоренностях, в том числе о консолидированном исполнении бюджетов Союза и РСФСР, которые, к сожалению, существенно запоздали. Год заканчивался.
Могу сказать что Б. Н. Ельцин выглядел совсем другим человеком вне прямого влияния и даже явно видимого прессинга «злых гениев» тех лет — Г. Э. Бурбулиса и Р. И. Хасбулатова. Это я имел возможность наблюдать и во время так называемого Новоогаревского процесса, где мне на двух заседаниях также пришлось делать доклады. Б. Н. Ельцин, как и другие президенты республик, на заседании был без советников и вел себя довольно конструктивно. Задавал вопросы, с уважением выслушивал ответы. А вне этих стен, как известно, дела шли совсем по-другому. И, как гром среди ясного неба, на фоне всего этого конструктива прозвучала весть о Беловежских решениях. Вскоре состоялось постановление о создании ликвидационной комиссии по Минфину СССР. А это уже другая песня — трудоустройство и судьбы конкретных людей.