Память о политических репрессиях легко укладывается в стандартный набор символов: зверства чекистов, Соловки, Солженицын, принудительное лечение в психушках… И главное — то, что это давно прошло. Остался Соловецкий камень около Лубянки и горстка озябших людей около. Вот и вся память.

Чувствуем ли мы на себе последствия этих репрессий? Истории расстрелянных, высланных, выгнанных с работы и не принятых в институты по причине связи с врагами народа дедушек и бабушек отошли в семейный эпос. Значит ли это, что в нас уже нет этих убивающих живую душу смертоносных последствий репрессий?

Что бы ни случилось, люди в последнюю очередь надеются на государство, не считают его своим. Люди не доверяют друг другу и ни от кого не ждут ничего хорошего. Вместо христианского «Просите, и дано вам будет» — закон лагерной жизни: «не верь, не бойся, не проси».

Ощущение, что человеческая жизнь ничего не стоит, и не нужна никому, кроме самых близких людей, что ею могут распоряжаться те, кто сочтет нужным, — тоже продолжение репрессий.

То, что принимается за нравственное помешательство последних времен, — эхо репрессий.

Каждому поколению — свое испытание. Нашему — свое. И те испытания не все выдерживали, и мы не все выдержим.

Варлам Шаламов считал, что лагерный опыт не нужен человеку, губителен для его души. Его «Колымские рассказы» — правда во времени и о том, что может статься с человеком.

Был и другой опыт, опыт новомучеников-христиан, которые в тех же лагерях свои страдания переживали как искупление вековых грехов народа, воспринимая революцию и ее последствия как наказание за отступление от веры.

Наша душа, привыкшая к внешнему проявлению насилия, уже почти не реагирует на него. Проза Варлама Шаламова, его жизнь отрезвляет душу, пробуждает ее от мутного сна.

советник Явлинского по культуре Татьяна Морозова