Новый фильм Сергея Бодрова-старшего «Медвежий поцелуй» невозможно смотреть вне размышлений о трагической истории его сына.

Если бы не эта проклятая лавина, можно было бы говорить о том, что Бодрову видится сегодняшний мир уже не театром, а цирком, причем бродячим, где девочка узнает, что отец ей не родной и мать — не мать, где только клоун знает, что такое настоящая любовь. В таком мире только и остается, что полюбить медведя. В сказках это обычное дело: сиротки всегда спасались в лесу или улетали с дикими лебедями.

Кино начинается с анимации: девочка ведет за собой медведя, идет крупный снег, такой, как рисуют дети. И сразу за этим рисованным миром — эпически настоящая огромная тайга, земля, горловое шаманское пение… То ли охота, то ли ритуальная встреча с родовым тотемом… Натяжением между этими картинами мира станут судьбы героев. Современность будет проскальзывать постольку поскольку — не она определяет жизнь, с ней связано все плохое в жизни героев: бросит цирк, канет в мир Кармен, женщина, бывшая матерью девочки Лолы, мир сломает ее приемного отца.

Катит цирковой фургон по лесу, по дорогам, по разным странам, но страны эти с высоты птичьего полета видны только зрителю и предстают открыточно красивыми видами. Бедным же артистам вся эта красота оборачивается облезлыми стенами, исписанными одинаково по всей Европе, задворками, одинаковой, хоть в Швеции, хоть в Германии, толпой.

Италия обернулась им феллиниевской маской — огромная клоунесса и карлик, который поднимает ее на вытянутых руках, а она потом повисает на резиновых помочах и болтается в воздухе.

Можно было бы поговорить о том, что, по Сергею Бодрову, искусство живет на маленьких площадях, где, как и всегда, девочка обходит зрителей с тарелкой, где искусство буквально кормит артистов и нужно оно простым людям, аплодирующим нехитрым номерам.

Вообще Бодрова привлекает жизнь людей, существующих будто вне прогресса, живущих, как жили всегда. Так он снимал горское селение в «Кавказском пленнике», оно было сверху похоже на лоскутное одеяло. Потом камера рассматривала их дома, скарб, молотьбу цепами, лепешки, испеченные на глиняных стенках, походки женщин, привыкших носить тяжелые кувшины с водой, правильно одетую в национальный костюм девочку… Это — другая жизнь. Рядовой Ваня Жилин, ничего до армии не успевший, разрисованный, как дикарь, сажей, именно там, в плену, буквально сидя в их земле, понимает, что такое долг, дружба, смерть.

Сергей Бодров-старший всматривается в ту самую грань жизни, за которой открывается другая жизнь. Так, Ване Жилину привидится застреленный друг, и он поговорит с ним спокойно, без боязни.

Одинокая девочка Лола, живущая сердцем, увидит в медведе друга, защитника. И они пойдут в обнимку вслед за цыганкой, чтобы узнать свою судьбу. Герои говорят на разных языках, но понимают друг друга. Иногда ловишь себя на мысли, что если бы в фильме не было слов, он нисколько не проиграл бы, настолько он выразителен, настолько пластичны и внутренне осмысленно двигаются герои. Лола (Ребекка Лильеберг) с чуть вызывающим подростковым желанием казаться взрослой, с откинутой головой, уверенно ступающая и очень самостоятельная, Сергей Бодров-младший, поводящий плечами как-то по-медвежьи и взглядывающий исподлобья.

И цыганка, которая в другом случае показалась бы нарочитой, в фильме, где все настоящие чувства у девочки из циркового фургона, выглядит красивой, мудрой и причастной тайнам. И табор настоящий, и костер. И где только находит режиссер в этой, как нам кажется, сплошь заселенной Европе такие места, где по-прежнему цыганы шумною толпой… И цыганка говорит спокойно герою, что он оборотень, живет в двух мирах (и мы не удивляемся, слыша это, — чего в жизни не бывает) и видит его где-то далеко, где никого нет, где совсем пустынно…

И все это слышим мы сегодня, когда работают спасатели, когда прошло уже два месяца, а мы все ждем вестей оттуда. Вот уж точно: никогда не разговаривайте с неизвестными.

Медведь Миша все время говорит Лоле, что хочет уйти, что вечером уйдет, что не может в этой клетке. Решетки, двери, перекладины, лестницы — почти в каждом кадре, и все это знаки несвободы, запертости, невозможности вырваться.

Только лес, где герои любят друг друга, — это свобода и дом.

В сказочном мире, в мире, где поклоняются тотему — грех необратим. Медведь, убив человека, навсегда остается медведем, он больше не может жить среди людей человеком. Девочка повезет его в лес, домой, к своим. И остается там сама.

Ничто не может ее задержать, могущественная сила зова крови и судьбы проводит ее через границы государств без денег, без документов, без еды. В картине Лола и Медведь вообще лишены быта: у него, откуда ни возьмись, появляется одежда, только однажды они что-то пили ночью, сидя прямо на асфальте, но это было не утоление жажды, а проявление любви и заботы. Все, что не связано напрямую с главным, — все условно и необязательно. Главное — это они, он слышит ее, ломает-таки железные решетки и убивает ее обидчика. Но, кроме нее, он слышит где-то витающий голос шамана, этот зов сильнее всего. (А когда зова нет, то о нем напоминает странная и очень точная музыка Гии Кончелии, которая, кажется, не смолкает ни на минуту.)

Бодров снял фильм о близости тонкого мира и о невозможности проникать постоянно через его границы. Он утверждает, что видел в мексиканской высокогорной деревне, где живет какое-то совершенно обособленное племя, что эти превращения происходят мгновенно. Вспоминает, что в дальневосточной деревне, где он родился, жил шаман, который пел ритуальные песни про то, что его отец — медведь. Бодров-старший без пафоса и без всякой рисовки говорит, что верит и сейчас. При таком знании строить фильм на постепенном и страшном превращении человека в медведя, повторять актерский опыт Дж. Николсона — пустое занятие. Этого Бодров и не делает. Ему вообще почти не изменяет чувство меры и вкуса в той система, которую он сам для себя выбрал. Он снимал не фильм ужасов, а фильм реальных актуальных для сознания архетипов, где лес — тот самый, где проходят кровавую инициацию, где река, через которую переводит девочка медведя, — та самая, которая отделяет обычный мир от мира предков медведя, и любая дорога ведет домой.

В сказках есть повторяющийся мотив: за какое-то знание герой должен отдать то, чего он сам еще не знает. Герой соглашается, а потом, когда узнает, чем надо пожертвовать, бывает поздно что-то изменить. В сказках ничего нельзя отыграть назад.

Это странный фильм. Хотелось бы свести его к цитате из «Обыкновенного чуда», когда Хозяин говорит жене, что сочинил эту сказку, потому что захотел поговорить с ней о любви. Но к этой цитате бодровский «Медвежий поцелуй» не сводится.